— Но вчера вечером ты твердо решил к ней не ездить!

Он выглянул из-за поворота узкой чердачной лесенки — над полом виднелась лишь голова.

— Мож, да. А мож, нет. — И сбежал вниз.

Его тон меня взбесил. «Черта с два я позволю тебе позировать этой Леде Фокс-Коттон!» Тут прозвенел колокольчик к чаю, и я спустилась следом.

Топаз отварила половину окорока. Нарезать его, по словам мачехи, следовало в остывшем виде, но Томас просто сгорал от нетерпения (он вообще относился к окороку как к личному трофею). Мы дружно замахали над дымящимся мясом газетами.

Окорок был восхитителен! С горчицей — вообще лучшее кушанье в мире.

После чая в гости заглянула мисс Марси, ей хотелось узнать, как прошел ужин в Скоутни. Она сказала, что миссис Фокс-Коттон — действительно известный фотограф и ее работы публикуют в журналах. Ей даже запомнился один снимок: маленькая девочка прячется за створкой огромной ракушки, а над ней нависает черная тень мужчины.

— Причем такое впечатление, будто на нем… э-э-э… ни клочка одежды. Удивительно! Настоящая картина! Нечасто встречаются такие высокохудожественные снимки, правда? Вероятно, на мужчине был купальный костюм, но по тени ведь трудно определить.

Я рассмеялась. Обожаю нашу милую мисс Марси! Ее рассказ еще больше укрепил меня во мнении, что Стивену и на пушечный выстрел нельзя приближаться к миссис Фокс-Коттон.

На следующее утро, вооружившись двадцатью фунтами, вырученными у викария за лохматую полость, Топаз, Роуз и я отправились в Кингз-Крипт. Мне купили первое взрослое платье! Льняное, бледно-зеленое. Сестра взяла розовое. Мачеха сказала, что ей ничего не нужно; в любом случае, магазинная одежда Топаз не идет. Еще я купила белые туфли и пару почти шелковых чулок. Теперь можно и на прием в саду!

По возвращении домой отца мы в замке не обнаружили. Даже обед стоял нетронутый. Появился он около девяти вечера, объяснив, что ездил на велосипеде в Скоутни. Саймон на время их отсутствия позволил ему свободно пользоваться библиотекой. Я спросила, есть ли там что-то особенно интересное.

— В основном я читал американские журналы. Еще просмотрел несколько критических эссе, — ответил он. — В Америке так развито это направление! Я и забыл.

Топаз собралась принести ему еду, но отец сказал, что пообедал и поужинал в особняке.

— Видимо, миссис Коттон распорядилась, чтобы меня покормили, если я приду. — И он с самодовольным видом ушел в караульню.

А я поднялась с дневником на чердак.

Спустя некоторое время я вновь спустилась в кухню. Стивен что-то писал на куске мешковины, но, увидев меня, покраснел и торопливо скомкал ткань. Из сада вернулась Топаз, босоногая, в черном тетушкином плаще. Понятно: очередное слияние с природой.

— Хоть природа никогда меня не подводит, — вздохнула она и, тяжело ступая, двинулась вверх по лестнице.

Я обернулась. Стивен заталкивал мешковину кочергой в пылающий очаг.

— Новое стихотворение? — Теперь, когда он начал писать стихи сам, мне хотелось его поддержать. — Ну, зачем жечь?

— Потому что не получилось… — пробормотал он.

Щеки его горели. Быстро взглянув на меня, Стивен выбежал в сад.

Я посидела у огня с Абом и Эл, ожидая, что он вернется… Напрасно. И я ушла наверх.

Роуз, взгромоздившись на кровать, красила ногти лаком — маленькое роскошество на деньги викария. Себе я купила лавандовое мыло.

— Рано ты взялась за пузырек, — заметила я. — Коттоны вернутся только через двенадцать дней.

Но увидели мы их всего через четыре дня. Кто бы знал!

Вчера было первое мая. Я люблю особые дни: День святого Валентина, Хэллоуин. А больше всего — день летнего солнцестояния. С погодой в первый майский день везет редко, но в этом году она не подвела. Свесившись в окно надо рвом, я подставила лицо теплому бризу; ослепительно искрилась подернутая рябью вода. Боже, какое счастье! День явно сулил удачу.

Утро не задалось.

Отец спустился в кухню в своем лучшем темном костюме, который не надевал уже лет сто. Мы с Роуз изумленно на него вытаращились, а Топаз, бросив помешивать кашу, растерянно проговорила:

— Мортмейн… с какой радости…

— Я в Лондон, — коротко обронил он.

— Зачем? — воскликнули мы хором. Получилось излишне громко.

— Дела! — еще громче ответил отец и вылетел из кухни, оглушительно хлопнув дверью.

— Не надо его нервировать, не спрашивайте ничего, — прошептала Топаз, а затем с несчастным видом жалобно меня спросила: — Как, по-твоему, он поехал к ней… к миссис Коттон?

— Нет, конечно, он бы не посмел! По крайней мере, без приглашения… — пробормотала я.

— Еще как посмел бы, — фыркнула сестра. — Сама посуди: три дня подряд катается в Скоутни, позволяет слугам себя кормить, свободно роется в книгах, журналах! Вот увидишь, в конце концов, его поведение их оттолкнет.

— Не так давно их оттолкнуло поведение совсем другого человека, — гневно оборвала ее Топаз.

Разговор грозил перерасти в скандал, и я ретировалась в гостиную. Отец сидел у окна, начищая туфли шторой. Когда он поднялся, оказалось, что брюки облеплены собачьей шерстью.

— В этом доме можно где-нибудь сесть в темной одежде?! — заорал он, выскакивая в холл за платяной щеткой.

— Нет. Если только покрасить Элоизу в черный цвет, — ответила я и принялась отряхивать костюм.

Мои старания особой пользы не принесли. Попробовал бы кто соскрести целую гору шерсти (неужели вся с Элоизы?!) почти лысой щеткой с вытертого сукна!

Топаз позвала нас завтракать, но отец заявил, что спешит на поезд. На ее уговоры съесть хоть кусочек он воскликнул:

— Да оставь меня в покое! — и грубо протиснулся мимо мачехи в дверь.

— Когда вернешься? — бросила вслед Топаз.

Отец запрыгнул на велосипед Роуз (на его велосипеде сдулась шина) и через плечо прокричал, что понятия не имеет.

Мы вернулись в дом.

— Что за муха его укусила? — растерянно сказала мачеха. — Он, конечно, всегда хмурился, нервничал, но не злился. А после поездки в Скоутни его поведение становится хуже и хуже.

— Пожалуй, это лучше апатичного смирения, — попыталась я утешить Топаз. — Помню, когда мы были маленькими, его любой пустяк выводил из себя… Когда он писал. Ты же знаешь о том случае с мамой и столовым ножом…

В глазах мачехи вспыхнула надежда.

— Пусть, пусть зарежет меня, если ему это поможет! — воскликнула она. Огонек в ее взгляде погас. — Нет от меня никакой пользы. Расшевелила его та женщина…

— Господи, Топаз, пока вообще неясно, расшевелился он или нет, — отозвалась я. — Сколько раз тревога оказывалась ложной. Кстати, откуда у него деньги на поездку в Лондон?..

Мачеха призналась, что дала ему пять фунтов из денег за меховую полость тетушки.

— Хотя я, конечно, не ожидала, что он потратит их на встречу с миссис Коттон, — горько усмехнулась она и храбро добавила: — Нет, я не против, раз общение с ней его вдохновляет.

Из кухни вышла Роуз с куском намазанного джемом хлеба и молча прошествовала мимо нас. Видимо, они с Топаз крупно поскандалили, пока я чистила костюм отца. Каша тем временем пригорела. Ужасно неаппетитное блюдо! А тут еще мрачная Топаз… Словом, завтрак не удался. (Мальчики ушли раньше, перекусив ветчиной.)

— Поработаю в саду, нужно вернуть душевное равновесие, — сказала мачеха, когда мы перемыли посуду и заправили кровати.

Решив, что равновесие легче вернуть в одиночестве, я ушла писать дневник. Рассказ о вечере в Скоутни был закончен, осталось добавить кое-какие размышления о жизни. (Размышления я так и не записала; теперь даже не помню, о чем думала.) Только устроилась на насыпи, смотрю — по аллее идет Роуз с кринолином миссис Стеббинс. Стивен как-то упомянул, что почтенная леди очень беспокоится о милой ее сердцу вещице. На уговоры сестры отнести кринолин на ферму он не поддался: вроде ему неловко. Роуз и сама выглядела странно с этой штукой на плече.